От дымного Бруклина 1988 года, где Чак Д рождает «Fight the Power», до обугленных стен Гренфелла, где Stormzy кричит о погибших детях. История здесь — это не хроника, а нерв. Это Тупак, отстаивающий жёсткий бит в Лос-Анджелесе, его слова — вызов, а не товар. Это Noname в Чикаго, раздающая книги на пепелище, где её рифмы становятся актом восстановления. Она перепрыгивает океан. В Бирмингеме подростки смеются, рассказывая Lowkey, как их мама ставит его песню про Палестину на уборку. Их отцы
Это не история, рассказанная по учебнику. Это скорее воспоминание, выхваченное из дыма подвала и бликов уличного фонаря. Ты видишь, как они сидят — те самые парни из Бронкса и Гарлема — и просто говорят. Без пафоса, без заученных фраз. Они вспоминают, как всё начиналось. Как собирали первые вертушки из того, что было, как паяли микрофоны, чтобы кто-то услышал их голос. Они рассказывают про первые битвы, где не стреляли, а читали. Про картон на асфальте, который становился сценой для брейкданса.
Молодой режиссёр Алан Смити отдал всё, что имел, своему фильму. Мечтал о грандиозной премьере с участием звёзд — Сталлоне, Вупи Голдберг, Джеки Чана. Съёмки были адом, но он верил в результат. А потом пришла студия. Без разговоров, без объяснений. Они взяли его работу, его историю, и просто порезали её на куски. Оставили лишь огрызки, невнятные и чужеродные. По иронии судьбы, правила Гильдии вынудили его скрыться за псевдонимом. Но его собственная фамилия — Смити — и так звучала как