Десять лет назад они склеили их из обрывков старых квитанций. Детские обещания, написанные корявым почерком: стать поваром, построить дом, никогда не расставаться. Пхум толкал Кхаотуна локтем, говоря, что вернутся сюда через десять лет, чтобы проверить. Они спрятали свои билеты в щель у причала, пахнущего жареной рыбой. А потом жизнь развела их. Сейчас Пхум стоит у того же причала, но он уже обнесён бетонным забором. В руках — потрескавшиеся от времени бумажки. Кхаотун на кухне семейного
Чин работает в крошечной пекарне, заваленной долгами. Каждый день — это борьба с подгоревшим кремом, просроченными счетами и вечным недовольством Тана, её коллеги. Он — педантичный кондитер, она — упрямая мечтательница. Их спорят о пропорциях, о текстурах, о рецептах, в которых Чин по наитию исправляет иероглифы, оставленные бабушкой. Он швыряет в ведро пересоленные эклеры, она втихаря берет его блокнот с рецептами. Между ними — трещина, как на витрине после дождя. Но в этих ночных бдениях, под
Семнадцатилетний Тон живёт в тихом ритме, пока в его дом на мопеде не въезжает Наби. Ей двадцать четыре, она в джинсовом комбинезоне и с рассадой на коленях. Она — новая жена его вечно отсутствующего отца. Между ними возникает неловкая, натянутая тишина, прерываемая лишь бытовыми просьбами. «Ты же не будешь называть меня мамой, правда?» — спрашивает она при первой же встрече. Он молча отворачивается. Отец почти не бывает дома, оставляя конверты с деньгами. Наби переставляет мебель, поливает