Лейла и Назенин прятались в школьном подвале, среди запаха плесени и старых учебников. Их группа репетировала тайком, под самой землёй. Лейла прятала гитару под кроватью, а Назенин писала тексты на обороте контрольных, вычёркивая проклятия в адрес коменданта. Их музыка была гвоздём в гробу приличия, так говорила директорша в чёрном чадране. Назенин воровала батарейки для усилителя, притворяясь покупательницей в лавке. Они собирались в гараже у Амира, парня с обожжёнными от палочек пальцами.
Представь три минуты. Только три. В них умещается целая жизнь. Один режиссер показывает нам мужчину в пустой квартире. Он смотрит старую ленту, и кадры с экрана смешиваются с его памятью, становясь единственным светом в темноте. Это его исповедь. Другой ведет нас по пыльной дороге. Камера — немой свидетель чужой драмы, разворачивающейся прямо на обочине. Ты не слышишь слов, но видишь всё: боль, отчаяние, надежду. А потом резкая смена — и ты уже смеешься над абсурдной ситуацией, которая за