Эмир копал колодец, а его отец Мехмет чинил трактор. В тот вечер, за чаем, отец протянул ему старый «Зенит» — «Возьмешь в город?» Эмир молча взял. Он знал, отца добил бы отказ. На рассвете он уже ехал в автобусе, сжимая в кармане адрес дяди-строителя. В Стамбуле — пыльная стройка в Кадыкёе, плиты, барак, чужие лица. Потом была Зейнеп. Она продавала симиты, училась на врача, смеялась над его акцентом. «Зачем возвращаться? Тут даже асфальт пахнет деньгами», — говорила она, пока они ели кёфте у
В Истанбуле, в душном кафе с треснувшими столами, тишина между Мехметом и Элиф стала гуще супа, что он варит по утрам. Она заметила смс в его телефоне, он — пятно от термоска на стойке. Их брак рассыпался как пережаренный рис, с каждым молчаливым ужином. Потом нашлись вещественные доказательства — чек из ювелирного и след чужой помады. Обыденное стало оружием: он упрекал, как она режет лук, она бросила нож так, что звон металла заглушил что-то важное. На третьей неделе размолвки Элиф выбросила
Семнадцатилетний Эмир живёт в старом доме у бухты. Каждое утро он проносит тяжёлые сетки с сардинами, спорит с торговцем из-за весов, чинит отцовскую лодку «Мармара». Отец хрипит: «Бросишь это — станешь человеком». Всё пахнет рыбой и смолой. А под кроватью у Эмира прячется другой мир — тетрадь с набросками мостов. Рыжеволосая Дениз с рынка специй находит её. Она видит в нём то, чего не видят другие. «Ты же видишь их по-другому, да?» — говорит она. Они сбегают на пароме в Кадыкёй за красками.