Йонасу девятнадцать. Он ходит на лекции, мнет утреннюю газету, слушает, как мать на кухне режет хлеб. Его мир — это запах жареной картошки и глухие голоса из запрещенного радиоприемника соседа. С отцом они молчат, слова застревают где-то в горле. С Эрикой, дочерью партработника, они сидят в кафе. Он говорит о запрещенном Сартре, она водит ложкой по кофейной пенке. Есть вещи, которые понимают без слов. Потом на комсомольском собрании та же Эрика опускает глаза и голосует за исключение товарища.
Жизнь Марии Степановны текла размеренно, у печки, в заботах о соседях. К её порогу то и дело стучались: то Витька с ободранным локтем за йодом, то доярка Анфиса с маленькой Катькой. Её дом был тихой пристанью для всей деревни. Но однажды этот покой нарушила весть: новый скотопрогон должен был пройти прямо через её сад, вырубить деревья, которые она сажала в голодном сорок третьем. Она не кричала, не спорила. Просто встала на сходе и тихо напомнила председателю Григорию, мальчишке, бегавшему
Хайнц Штильке — пятнадцать лет, очки, рюкзак с бутербродом в газете «Нойес Дойчланд». Каждое утро — трамвай №4, школа имени Тельмана. После уроков — котельная, где мастер Зигфрид ворчит, пахнущий табаком и соляркой: «Инженером мечтал стать, а не дворником». Дома отец швыряет тапок в стену, увидев двойку по математике. «Из тебя толк будет, как из моего «Трабанта» — ржавчина да скрежет». А в субботу — побег. На озеро Шпрее, с Марикой. Она в выцветшем платье читает ему Брехта у костра, они жарят