Всё началось с того, что его отец, Синъити, споткнулся на пороге, сжимая в руке роковую бумагу. Налог на рис повысили вдвое. Урожай не соберут к весне — землю отнимут. Отчаяние висело в воздухе, густое, как зимний туман. В городе Такума столкнулся с самураем Хироки. Тот говорил спокойно, но его слова обжигали: он знал про их спрятанный мешок риса. Вечером у реки Хироки нашёл его вновь. В обмен на молчание предложил встретиться у руин храма. Там обещали серебро за мечи. А в Осакском замке тот же
В прифронтовом бункере под Осакой радист Кэйта часами колдовал над треснувшим передатчиком, сквозь шум эфира ловля обрывки вальсов. Его друг Рюносукэ, санитар, раздавал солдатам мятные леденцы — последнюю память о доме. Мир здесь был сведён к консервным банкам, картам на сигареты и колючей проволоке, стягивающей жизнь, чтобы её не рассыпало взрывом. Далеко от фронта, в деревне под Нарой, старик Фумио прятал в колодце мешки с рисом, а его внучка Аяме шила нагрудники из старых кимоно. К ним
В ангаре пахло бензином и одиночеством. Кадзуми, с обгоревшим рукавом, чинил карбютор, а ветеран Такаси ворчал на консервные бобы. Хироси, девятнадцатилетний новобранец, перечитывал письмо от матери, ждущей его фото с медалью. Их жизнь между вылетами состояла из карточных игр на сигареты и тихих разговоров. Такаси как-то сказал, смеясь, что смерть пахнет горелым маслом, а не землёй. Потом был Гуадалканал. Рёв моторов, крики в эфире, дымящийся самолёт Такаси. Кадзуми, уворачиваясь от вражеских